Ностальгия
Ничего не могу с собой поделать – раздражает тотально-телесериальное оглупление. Может быть, дело только во мне или действительно что-то изменилось?
Поэт гениально подметил: «…Какое время на дворе – таков мессия». Как ни стараюсь, но прелестные картинки прошлого затмевают реалии нынешнего заполитизированного времени.
…Это была далекая-далекая давность. Замечательное время исповедальной дружбы и преданности, когда невозможно было вообразить, что дружба, как, впрочем, и любовь, могут стать отдаленным предательством. Мне было чуть за двадцать, я был по-юношески горд, что случай или судьба (не верю в случайности) свела меня с этим замечательным человеком.
Для меня до сих пор, а в последние годы особенно, Аркадий Михайлович Арканов – одна из человеческих ценностей, не тронутая временем, и воплощение особого таланта порядочности и благородства – всего того, что нынче не модно и утрачивается ежесекундно. Обожаю его за брезгливую отстраненность от политики, за то, что не прогибался ни перед какой властью и сейчас не скачет в предвыборных камарильях.
Арканов считает, что сатирик всегда должен быть в оппозиции к власти и при любых обстоятельствах оставаться самим собой. Что ж, писателю видней. Ордена кому только не давали, только не ему. Помните стишок: «Нам нужны Салтыковы-Щедрины и такие Гоголи, чтобы нас не трогали».
- Это было сложное время, – вспоминает Аркадий Михайлович, – поэтому я особенно не ностальгирую по советскому прошлому. Но вместе с ним кое-что ушло из нашей жизни. Сегодня нет цензуры, да вот и эстрадное искусство сильно страдает: его заполонила пошлость.
Мне всегда импонировали принципы Арканова. Наверное, еще и потому, что самому, увы, не всегда удавалось им следовать.
Один из его принципов: «Не опаздывать! Лучше я подожду, чем заставлю людей ждать меня. Конечно, бывают форс-мажорные обстоятельства... Но они случаются редко и незаметны для моих близких и коллег».
А вот второй: «Самое главное – не изменять себе. Я прислушиваюсь к любой критике, мне интересно мнение других, но поступаю я на основе самостоятельного решения».
Арканову можно по-хорошему позавидовать: ему не нужны ни молодежный сленг, ни крутые новомодные одежки – ощущение молодости исходит изнутри, не натужно, очень органично. Глядя на него, мы всегда шутим: просто перепутана дата рождения. В общении разница в возрасте улетучивается мгновенно. Рядом с ним понимаешь, что с годами он получил то лицо, которое заслужил, – лицо великолепного писателя и чудесного человека. Многие, очень доверчивые к классикам литературы, даже не подозревают, что это – весьма редкое сочетание.
Так много случалось в жизни, что я уже боюсь очаровываться – «Не прикасайтесь к идолам, ибо на пальцах может остаться позолота». К Арканову это не относится ни в какой мере. Могу об этом говорить потому, что давно знаю его.
Люди моего поколения, наверное, помнят замечательную детскую песенку о пейзажах некой оранжевой планеты. Можно было подумать о Венере или Титане. Ан нет – она о Земле. И пела ее замечательная девочка – Ирма Сохадзе, а вся страна вторила ей...
Кстати, современная трактовка этого шлягера 70-х годов (в исполнении Анастасии Стоцкой) так же отличается от первого исполнения, как оранжевое небо юности от «оранжевого майдана».
Оранжевое небо, оранжевое солнце,
Оранжевая зелень, оранжевый верблюд,
Оранжевые мамы оранжевым ребятам
Оранжевые песни оранжево поют…
Автор текста песни в то время работал в журнале «Юность», где опубликовал свой первый рассказ «Желтый песок». Потом были создание клуба «12 стульев» в «Литературной газете», участие в телепередачах «Артлото», «Вокруг смеха», «Голубой огонек». Произведения Арканова вошли в репертуар многих известных эстрадных исполнителей.
Первая встреча с признанным мэтром оставила в моей, тогда еще незамутненной душе «особый» след. Мой университетский преподаватель оказался дальним родственником первой жены Аркадия Михайловича, блистательной певицы – Майи Кристалинской. «Сходи в «Литературку», скажи, что от меня – может, опубликуют», – преподаватель весьма самоуверенно верил и в меня, и... в себя.
Публикация в «Литературной газете» в то время давала право считать, что «жизнь удалась». Я долго не мог заснуть, обкатывая в воспаленном воображении, как небрежно, как бы нехотя дам газету с публикацией своим сокурсникам... А как будет гордиться мама...
«Возьми что-нибудь, крымское вино, например, и передай от меня привет», – напутствовал умудренный жизнью педагог. В то время я активно занимался спортом, «режимил», и присланная с оказией бутылка крымского вина не представлялась мне большой ценностью. Но, тем не менее... Завернув «прэзэнт» в газету (нынешние пакеты были тогда страшным дефицитом, и их наличие почти приравнивалось к обладанию фирменными джинсами), я окрыленно помчался в «Литературку».
«С чем пожаловали?», – в комнате сидели люди, знакомые лишь по телеэкрану. У меня пересохло горло. Такое ощущение возникало на старте, на беговой дорожке. «Вот рассказики... с юмором. С приветом от...», – не успел я закончить, как Аркадий Михайлович из своего угла раскатисто сказал: «Вижу, что вы с приветом, а в газете что?» – «Это вам», – я стал по-идиотски разворачивать газету.
«Товарищи, коллеги, законопослушные граждане, – голосом хрестоматийного служителя Фемиды вещал Арканов, – сейчас вы присутствуете при даче взятки должностному лицу при исполнении им его служебных обязанностей, прошу каждого подтвердить свидетельские показания письменно. Смело поставьте свою подпись, это ваш гражданский долг. Исполните его». Это было сказано внушительно, без единой смешинки, грозно и убедительно. Надо бы знать меня, чтобы понять, что творилось во мне в эти секунды. Моя семья всегда дружила с законом. И я, несмотря на определенные обстоятельства, все же был зачислен в престижный вуз. А самым страшным предупреждением, когда не получал пятерки, было мамино: «Учись, а то продавцом будешь…». Сейчас это звучит анекдотично, но так было: я, словно услышав выстрел стартового пистолета, схватил одной рукой газету, другой – как гранату – винную бутылку и, сбивая подшивки газет, кинулся к двери.
- Стоять, назад! – тот же повелительный голос. Потом уже расслабленно и умиленно: «Идите сюда, садитесь. Вам повезло. Я – взяточник!» – так мы подружились на долгие годы.
Михаил Светлов афористично заметил: «Дружба – понятие круглосуточное». Не секрет, что писательский гонорар не давал возможности прожить хотя бы до выпуска следующей книги. Арканов не отказывался от выступлений и поездок и часто, по «наводке» Саши Ткаченко, приезжал к нам в Крым. Его очередной приезд в 1978 году был вынужденным… По радио «Свобода» передавали его рассказы из опального альманаха «МетрОполь» – мы не знали, поздравлять его или сочувствовать. Вот тогда и произошел этот сюрреалистический случай.
Приближались февральские дни Советской Армии. Арканов с Ткаченко синусоидно нарушали режим то у меня дома, то у общих друзей. В самый канун праздника раздался телефонный звонок. «Мы знаем, что Арканов у вас», – это говорили из общества «Знание».
- Согласился бы товарищ Арканов выступить перед слушателями военно-политического училища?
Глядя на Аркадия Михайловича, я очень сомневался, что после вчерашнего мы услышим положительный ответ. «Машину высылать по какому адресу?» – спросили из трубки. Саша всегда несильно выделялся политкорректностью: «Ну вы же знаете, коль звоните... из общества «Знание».
Ночью, затаив дыхание, мы слушали сквозь радиопомехи голоса «из-за бугра». «…Протест против цензуры... Прорыв в политической системе тоталитаризма… «МетрОполь», Аксенов, Ахмадулина, Вознесенский, Арканов…».
Утром только благодаря моей трезвости удалось кое-как привести друзей в чувство. И вот нас проводят через проходную, и мы видим ужасающую картину: плац, на нем всё военно-политическое училище, человек 500 при параде, перед ними трибуна, и на ней – полковники и... обкомовские тела в сплошь серых финских, блатных пальто. Слегка поддерживая Аркадия Михайловича, сквозь завывания ветра я услышал:
- Товарищи писатели, сюда поближе. Товарищ Арканов сейчас будет выступать.
А «товарищ Арканов» еле-еле прошептал, глядя на вытянувшихся в струнку курсантов и их преподавателей: «Какой выступать? Я не готовился...».
- А сейчас я даю слово для торжественного поздравления в такой знаменательный день писателю-сатирику Арканову!
Как описал происходящее в своем замечательном рассказе «Таланты, полковники и кое-что еще...» Александр Ткаченко, – цитировать не буду. Потому как не сторонник ненормативной лексики. А вот о чем подумал в те минуты, помню до сих пор. «Бедный мой отец, сколько раз он, с пятидесятилетним партийным стажем, встающий каждый раз, когда в репродукторе величествовал гимн, предупреждал меня: «Такая дружба до добра не доведет!». Уйти было невозможно. И вдруг слышу, как на весь плац раздается чеканный, почти левитанский голос Арканова: «Славные сыны нашей Родины! Арамейцы! (слышалось именно так) От имени многотысячной, не менее славной армии советских писателей я поздравляю вас...» – мы с Сашей Ткаченко просто замерли от удивления – «Во профессионал!». И так минут десять в том же духе.
Бытует поговорка: «Врет – как очевидец». Но было именно так. Генерал скомандовал: «Аркадий Михайлович, внимание, сейчас будем вручать!» – я почувствовал, что Аркадий Михайлович, заведенный собственным пафосом, ничего не понял. Но было поздно.
И тут я все же обязан процитировать Ткаченко: «…Выкрикнули какую-то фамилию. И вот здесь я увидел картину, которую не забуду никогда, и всегда буду вспоминать ее наяву и в кошмарных снах. Отделившись от огромного строя, как-то припадая поочередно на одно из колен, придерживая левой рукой огромную шашку, правой рукой – папаху, прямо на Арканова стал надвигаться подполковник. Я подумал, что подкрался каюк – вот так, здесь и закончится карьера одного из великих смехачей, зарубят на... к черту, специально всё подстроили». Сказались долгие годы дружбы с Сашей: я думал точно так же!
А генерал резко передал Арканову новые сверкающие полковничьи погоны – и подполковник уже почти двинулся на трибуну. Он отдал честь ошарашенному писателю. (Аркадий Михайлович часто потом вспоминал: «Как я удержался, чтобы машинально не отдать честь обратно, не знаю, но вручение повторялось еще трижды».) Видимо, всем понравилось, как трогательно «товарищ Арканов» говорил каждому: «Пусть горят ваши звезды синим пламенем, поздравляю!» – А эхо вторило: «Служу Советскому Союзу!»
«Господи, – я вспоминал предостережения отца: Арканов, Голоса Америки, Обкомовцы, Генерал, вручение...».
После парада, пионеров и гостей из столицы – объявили полковничий чай. Нас потащили в апартаменты. Там – стол, весь утыканный фаустпатронами бутылок с «Пшеничной» по 0,75 и всякой снедью. И все норовили Арканову подливать, а потом сказали: «В зал просим, уж повеселите курсантов...». Уж повеселил он их всех – в лежку лежали. Неделю мы всей семьей отпаивали Аркадия Михайловича, потом он улетел в Москву. Я до сих пор не могу понять, почему и как обошлась эта история без… последствий? Может, Арканов чутко улавливал время грядущих перемен?!
Потом оно наступило, то долгожданное время. Мы козыряли терминами: табу, либидо, Эдипов комплекс, сублимация... Аркадий Михайлович, по своей первой специальности врач, пресекал наше поверхностное умничанье: «Дело в том, что Фрейд ничего нового не придумал. Все уже было до него – были диалоги Платона и Аристотеля. Ведь диалог – это та же терапия, что является предтечей психоанализа. Но скажите, кто сейчас читает Платона? А Фрейд сегодня – это своеобразная попса, вторичная от глобальных мыслителей».
Кстати, о попсе, о киче. В один из приездов Аркадий Михайлович с волнением, но и с иронией сказал: «Написал по просьбе композитора Крутого новый хит для Пугачевой – «Бабушка по имени Хочу». «Бабушка» открестилась, а Аллегрова взяла». Мы знали, что в песне была заложена ирония, так характерная для аркановских текстов. Но у певицы это все исчезло под толстым слоем непроходимой пошлости. Аркадий Михайлович сильно переживал. Однажды он признался, что для него поэзия – особое состояние души. Себя он не считает поэтом, но знает множество настоящих стихов и щедро делится своими комментариями к ним. «Конечно, любовь – не вздохи на скамейке и что-то там при луне. Всё это кич. Любовь – это, как у Владимира Набокова, «ночная паника пловца». Вдумайтесь: пловец – не начинающий, а хорошо умеющий плавать. И потому не боится заплывать в любое время суток далеко от манящего берега. И вдруг... ночь и паника. Вот это – любовь». А еще он любит приговаривать как врач: «Любовь подобна кори: чем позднее приходит, тем опаснее».
Большинство знаменитых людей к своему изображению относятся чрезвычайно трепетно. Я фотографировал Аркадия Михайловича много раз: в разных ситуациях, в различных ландшафтах, – когда и где удавалось пересечься на время. И был крайне удивлен его отношением к застывшему мгновению – фотографиям: «Я достаточно спокойно отношусь к своему пребыванию на этой Земле, а тем более к изображениям «себя любимого», понимая, что все кратковременно и преходяще... Что из этого следует? То, что существует два лагеря людей. Одни – призывают и сами стараются не нарушать заповеди, а другие, исходя из той же кратковременности, – наоборот, преуспевают нагрешить сто коробов. Выбор здесь индивидуален».
Я помню все встречи с этим человеком. И благодарен ему – и за оранжевое небо моей юности, и за уроки мудрости.
Аркадий ЛЕВИН.
«Медицинский вестник» № 12, сентябрь 2010.