В канун Старого Нового года, очумев от одиночества, я решил, что сейчас самое время избавиться от хлама, ненужных вещей и особенно – бумаг и бесчисленных папок со старыми фотографиями. Запоздалые признания, письма в доперестроечных конвертах, журнальные и газетные вырезки уже не манили новизной, а лишь наводили щемящую грусть...
Настроение было «философское». Я сменил прошлогодний настенный календарь, а в голове возникли строчки собственных давних стихов.
Надоела компьютерных мышек возня,
И, как змейка в песке шурша,
за собой оставляя сквозняк,
Выползает наружу душа,
ибо
То, что было,
Уже нельзя…
Нет, что ни говори, не время проходит, – это мы проходим, а календари, как и много другое в жизни, лишь мера условности. Неспешно, иронизируя над собой, я перебирал пожелтевшие от времени и небрежного хранения забытые фотографии. И надо же… случайность? Но это был именно старый новый год, только много-много лет назад. Я смотрел на эту фотографию – и как будто открылся затерянный файл моего сознания…
В дальнем углу стояла настоящая елка, вместо игрушек и разноцветной мишуры, поблескивая отсветами уличного фонаря, красовались «заграничные», с тонкими длинными каблуками женские туфли. А по периметру, словно бумажная юбка, на зеленых иголках висели исписанные листы бумаги. Это был подарок поэта и… были стихи.
Я закопал шампанское
Под снегопад в саду
Выйду с тобою с опаскою
Вдруг его не найду
Нас обвенчает наскоро
Белая коронация
с первого по тринадцатое,
с первого по тринадцатое…
Так всё и было. Долго искали под снежной белизной спрятанные бутылки, отогревались за столом с нехитрой закуской и слушали стихи. Татьяна с неподражаемой внутренней подвижностью вслед шепотом повторяла посвященные ей строки:
Я так люблю тебя, когда
Плечами, голосом, спиною
Меня оденешь ты собою,
Как водопадная вода.
Как я был беспечен тогда… мне казалось, что всё вокруг – это волшебство. Влюбленный поэт и актриса, магия белизны и чистота снежного покрова никогда не исчезнут. Одним словом, я был счастлив!
…В одном из коктебельских разговоров, уже после возвращения из Америки, Василий Павлович Аксенов, глядя в ночное, утыканное крупными августовскими звездами небо, неожиданно, как бы обращаясь к самому себе, сказал:
- Дело не в том, что стареешь. Главное – это ностальгия.
Я откликнулся:
- Может, потому вы и пишете?
- Да, литература и есть ностальгия.
…Отчетливо помню, как с родителями ходил в самый большой кинотеатр города смотреть фильм «Девять дней одного года». О чем фильм, я тогда вовсе не понимал, но фраза отца, обращенная полушепотом к маме, запомнилась: «Что ж она никак не может определиться?..». Уже будучи студентом, этот фильм я посмотрел другими глазами. Да и сейчас, после застоя, перестройки и еще черт знает чего, я удивляюсь, как гениальный режиссер Михаил Ромм смог «пробить» в ТО время чиновников от культуры. В этой кинодраме персонажами были не картинные герои, а обыкновенные люди, со своими житейскими проблемами. И всё осложнялось непростым любовным треугольником.
В дурацком високосном году, переживая нечто подобное, я спросил Татьяну, что она думает о такой банальной жизненной ситуации.
«Я сама задавала режиссеру этот вопрос: – Так кого же любит моя героиня: этого или того? – Мудрый Ромм сказал: – Деточка, можно любить двоих. – Я ответила: – Хорошо».
Тогда я долго не мог понять, чего было больше в ее словах: парадоксального мышления, ёрничества или жизненной правды. Впрочем, и до сих пор не имею для себя однозначного ответа.
А успех этого фильма был ошеломляющим! Картина удостоена множества призов и наград.
…В очередной их приезд я повел Татьяну и Андрея к приятелю, местному ювелиру, прицениться к «рукотворным шедеврам». Татьяна разговорилась и припомнила давнюю историю. После показа «Девять дней одного года» она в составе делегации побывала в Латинской Америке, так сказать, «достойно представляла советский кинематограф». Чтобы не ударить лицом в грязь, актриса одолжила у своих московских знакомых дорогие украшения – мол, «знай наших!».
В честь советских именитых гостей была устроена грандиозная коррида. И когда к ногам Татьяны бросили отрезанные уши быка (а это величайший знак уважения и восхищения), она, не раздумывая, сняла дорогущий старинный перстень и… одарила им ошеломленного тореадора. В это мгновенье, видимо, сработали гены: ведь она родом из семьи русских купцов, прадедом ее был учредитель Московского Художественного театра – сам Савва Морозов. «Я много лет отдавала свои гонорары хозяйке этого перстня. Но зато!..».
Естественно, я был самым благодарным ее слушателем. Во-первых, – не из московской богемы и не из актерской братии, пронизанной пресыщенностью и завистью. Да и потом, в то время мы вместе с Сашей Ткаченко составляли часть ее и Андрея крымской жизни. Она часто, чуть прищурив свои «карие вишни», повторяла:
- Да, Крым для нас – это окраина рая…
Интуитивно я чувствовал, что при всем блеске она была несчастлива и одинока. Этого не мог не чувствовать влюбленный Андрей.
Аплодировал Париж
В фестивальном дыме,
Тебе дали приз –
«Голую богиню».
Подвезут домой друзья
От аэродрома.
Дома нету ни копья,
Да и нету дома.
Предлагал озолотить
Режиссер павлиний –
Ты ж предпочитаешь жить
Голой, но – богиней.
И мерцает из угла
В сигаретном дыме –
Ах, актерская судьба!
Голая богиня…
- Я влюблялась в талантливых, я – с большим гонором...
Мы цедили терпкое красное вино, сидя на пыльном балконе моего дома, смотрящего окнами прямо на вокзальную арку, а башенные часы мерно вычитали счастливое время…
Исповедальные монологи прерывались посвистом поездов и мелодией «Прощания славянки».
- …Моя первая любовь – Женя Урбанский. Его отец сидел, и Женя родился в Сибири, в Инте. При такой потрясающей внешности был очень застенчив и неуверен в себе. Женя был создан для классических ролей, а играл – «классовые». Второй мой муж – просто выдающийся актер… Олег Даль. У него была способность переживать что-то, ну, любовь, скажем, как мужчинам переживать не дано. Такая тонкость и ранимость. Я не могла одолеть его страшного пьянства. Его мать и отец обожали меня. Мы с Олегом были в такой близости, что могли даже не разговаривать. Правда, я не могла и подумать, что он будет так переживать, когда я ушла. А иначе нужно было бросить всё и заниматься его пьянством. У него неподвижное лицо. У актеров это редко бывает: все мы с ужимками. А он с этим лицом… невозможно оторваться.
- …Почему ты не говоришь комплименты? – Татьяна неподражаемо игриво грозила мне пальцем.
Это была многолетняя дежурная шутка, понятная нашему окружению. При первой встрече я, робея и краснея, сделал тонкий, как мне тогда казалось, комплимент: «С такой фамилией… и лавровый венок не нужен!». Но оказалось, что «Лаврова» – это псевдоним. Фамилия ее отца – Андриканис – греческая. Они с матерью были кинооператорами.
-…Мне четко объяснили, что русская актриса должна иметь русскую фамилию. Я попросила однокурсников по школе-студии при МХАТе написать несколько случайных фамилий на листке бумаги и ткнула пальцем в одну из них, наугад…
Мне посчастливилось посмотреть спектакли с участием Татьяны Евгеньевны Лавровой. Вначале это была постановка Галины Волчек «Двое на качелях». А чеховская «Чайка» запомнилась мне особо. Я сидел в директорской ложе, вдруг размашисто открылась дверь – и влетел разъяренный Олег Ефремов: «Как сюда попал?! Кто посмел пустить?! Всех уволю!..» – я еле-еле выдавил из себя: «По приглашению Татьяны Евгеньевны Лавровой» – правда, при этом у меня начался нервный тик... Спектакль мы досматривали вместе. Уже потом, за кулисами, с Сашей Ткаченко мы поздравляли великого режиссера и талантливую актрису.
В те годы Александр Ткаченко организовывал в Симферополе выступления Андрея Вознесенского. Это было то время, когда «поэт в России… был …больше, чем поэт». Одна из встреч проходила в оцепленном милицией здании театра имени Горького. На ней и прозвучали новые стихи. Но мало кто знал, кому они были посвящены:
Жил художник в нужде и гордыне,
Но однажды явилась звезда.
Он задумал такую картину,
Чтоб висела она без гвоздя.
Он менял за квартирой квартиру,
Стали пищею хлеб и вода.
Жил, как йог, заклиная картину –
Она падала без гвоздя.
Стали краски волшебно-магнитны,
Примерзали к ним люди, входя,
Но стена не хотела молитвы
Без гвоздя.
Обращался он к стенке бетонной:
- Дай возьму твои боли в себя.
На моих неумелых ладонях
Проступают следы гвоздя.
Умер он изможденный профессией,
Усмехнулась скотина-звезда.
И картину его не повесят...
Но картина висит без гвоздя.
Прошло совсем немного времени – и из всех, окон, репродукторов, ресторанов… неслись «миллионы алых роз» – слова для песни «вышли» именно из этого стихотворения:
Жил был художник один,
домик имел и холсты,
Но он актрису любил,
Ту, что любила цветы…
В одном из интервью Татьяна Лаврова говорила, что мечтает сняться в сериале «Московская сага» по сценарию Василия Аксенова. Они давно дружили и часто пересекались в Москве и у нас в Крыму...
В мае 2007-го не стало Татьяны Лавровой. Ушли Саша Ткаченко и Василий Аксенов… В это невозможно поверить.
«…Мы все должны друг друга утешать, все время одобрять, разговаривать друг с другом о разном, о житейском, чуть-чуть заговаривать зубы, устраивать веселую кутерьму, а не подкладывать друг другу свинью и не ехидничать. Но, к сожалению, как часто люди ведут себя так, будто не умрут никогда, и лишь временами всё складывается так благополучно, как сейчас… Жаль, что вас не было с нами» – так заканчивается мой любимый рассказ Василия Павловича Аксенова. А что касается фотографии – она висит у меня дома. Без гвоздя.
Аркадий ЛЕВИН.
На фотографии: Андрей Вознесенский, Татьяна Лаврова и автор. Симферополь, 1973 год.
P.S. Публикация эта не случайна: поэты Андрей Андреевич Вознесенский и наш земляк Александр Петрович Ткаченко не раз были гостями Елены Рожен, редактора нашей газеты, и оставляли дружеские автографы на этих страницах...
«Медицинский вестник» № 3, февраль 2010.
